С Новым, 1917-м...

В усадьбе тихо. Нынче, хоть и Рождество, невесело: отца намедни схоронили.
Пел колокол, и поп гнусавил, упокой, Господь, мол, душу. Ну, а грешную - тем паче. 
"Отец родной",  "кормилец" - ныли мужики, предательские  воровато бельма пряча.
Соседи чинно соблюдали политес и отходили вглубь толпы. И бабы выли.

Ну, а сегодня я в похмельи поминальном смотрю в окно. В саду, как будто в жизни прежней -
Сугробы снежные, что сторож наметелил, тропинки узкие от снега расчищая...
Как часто мальчиком в овчином полушубке я падал навзничь и лежал в постели снежной,
Ловил губами хитрых искристых снежинок, сквозь ель глядел на солнце, глаз не закрывая.

А нынче - дальше вижу... Нет, не то, предвижу! Преддверьем ада, Люцифера ипостасью - 
Пустые зенки молодого предревкома: "Да нет, товарищ, вы же сами посудите:
Ну, да, когда-то за народ вы  воевали, но - офицер! Отец - уездный предводитель!
Нет, уважаемый, режим теперь - не прежний, а вы - попутчик, чуждый трудовому классу."

А дальше. Дальше? Что ж, могу взглянуть и дальше. Народной мести клич - "Пощады нет врагу!"
Замкнулся круг, Господь свою задачу знает: я снова, будто мальчик, навзничь на снегу.
Без полушубка. Без погон. И без мундира. И лапы елей надо мной, как образа,
И тихий снег на лоб ложится - и не тает, и осыпается в открытые глаза.